Толмач - мастер сцены
Самая первая наша с ним беседа в 1976-м - чуть ли не первая поездка, город Пермь, гостиничный номер. Сидим рядом, чей-то день рождения. Нет, не чей-то! Костюмерша Любовь Ивановна, замечательнейшая женщина, - только сейчас сообразил,- это был её день рождения.
-Владимир... Не знаю, как к Вам по-отчеству...
-А я и не помню.
-Да неудобно, всё же как по отчеству-то?
-Не помню, сказал же (псевдораздражённость, голос с грозной хрипотцой).
Чей-то тост, выпили, отдышались.
-Вы старше, неудобно. Какого года?
-28-го.
-Во! И моя мама - 28-го!
Пауза, чавканье.
-Меня все зовут - Володя.
Появился финский сервелат, вкуснейшая и твердейшая колбаса того времени. Володя сунул мне свой нож-выкидуху с огромным острейшим лезвием, мол, режь. На столе было негде. Стал резать на фольге, на колене. Помню, в последующие дни на работе (концертах) я не мог использовать указательный палец левой руки, играл, как мог, тремя: раскроил до кости. Потом зажило. А шрам с тех пор - вечное напоминание о нашем знакомстве.
Легенда Ленконцерта. Владимир Александрович Толмачёв, почти всегда - Толмач, мастер сцены (должность), "Заслуженный ящик Республики". У меня никогда язык не поворачивался обращаться к Володе, используя это грубое сокращение, но всё же это был его бренд - Толмач.
Его знали и любили все. На моих глазах его при встрече обнимала Людмила Зыкина, с ним сердечно здоровались звёзды БДТ, его имя помнили во всех филармониях - от водителей до директоров, от Прибалтики до Владивостока.
Он потом, спустя годы, таскал несколько недель по гастролям мою гитару "Rolland", очень нелёгонькую, в футляре. После Афгана у меня были проблемы с тяжестями (радикулит, а в той стране, как известно, где тонко, там и рвётся, все болячки проявляются с ходу и на ходу). Потом и я ему помогал, бывало, с погрузками-разгрузками, как, впрочем, и все мы, но всё ж, наверное,только у меня одного была к Володе чем-то оправданная привязанность. Думаю, от всё того же "28-го".
Человек он был незаурядный.
Капыч, знавший Толмачёва с конца шестидесятых, рассказывал столько историй потом - куды нам! Тогда никто из нас не ведал о Черномырдине, царствие ему небесное, но приколы, каламбуры, маленькие шедевры в этом стиле нам были известны задолго до... Честно говоря, тов. Черномырдину рядом с Толмачёвым делать было бы нечего. Да и не в приколах и историях дело, поверьте. Володя был личностью, это - всё.
Без историй всё равно не обойтись. Я имею в виду анекдотические случаи, байки, tales,ну как их ещё назвать?
Вот! Володя это называл - СЛУЧАЙ ИЗ ЖИЗНИ!
Вот! Володя это называл - СЛУЧАЙ ИЗ ЖИЗНИ!
Город Гавана, Куба.
Прилетели на Кубу, вечером - концерт в Гаванском Национальном Театре (если не ошибаюсь в названии). К слову, накануне на этой же сцене, нам сказали, выступал гитарист Пако де Лусиа с командой. Для меня это тогда означало то же, как если бы вчера здесь играли музыканты с планеты Марс. Или с другой какой. Помню, в обалдении я рассматривал трещины на советском дрянном линолиуме, покрывающем сцену главного театра страны. После Божества - МЫ!? Потом оказалось - напрасно: концерт прошёл на ура... Эдита Пьеха оказалась такой же латиноамериканкой, как и француженкой, полькой, россиянкой, немкой, итальянкой. Поразительно!
А днём, когда мы занимались звуком, во время перекура, смотрю - в конце коридора, у окна, Толмач, дымя "Примой", что-то увлечённо рассказывает(!) своим кубинским коллегам, двум мулатистым работягам этого театра, с которыми он на сцене устанавливал аппаратуру, вешал задник, таскал туда-сюда провода, ящики... Всё бы ничего, но вдруг эти местные ребята начинают хохотать, как сумасшедшие, а Толмач им вдогонку чего-то ещё вворачивает, и те уже ржут, согнувшись, во весь коридор! И всё бы ничего, кабы не факт. А факт в том, что Володя по-испански знал только НЭГРО, БЛАНКО (два вида кубинского рома). Ещё - МУЧАЧА, ПОР ФАВОР, АМИГО, ГРАССИАС. Вот, кажется, и всё. А его кубинские коллеги явно не обучались русскому языку в советских университетах. Ну и чего он им поведал? И - КАК?? Так и не спросил я его, что же там было. Впрочем, думаю, он и не вспомнил бы.
Берлин.
В посольстве нам доходчиво объяснили, какие русские слова могут подействовать на аборигенов не лучшим образом. Это был вполне серьёзный нюанс, мы знали. Мы знали, что если в Болгарии, например, в какой-нибудь лавке громко спросить у продавщицы, есть ли в продаже СПИЧКИ - конфуз гарантирован. А в ГДР было не рекомендовано, помимо прочего, произносить - ПИВО. То есть, официант немедленно примет вас за поляка. В конце семидесятых что-то там такое интимное у них происходило, не помню точно, что. Так что, лучше - БИР. Мы учтиво слушали посольского чиновника, понимающе кивали головами. Володя тоже покивал солидарно, потом рванул на поиски какого-то польского рынка.
Нагулявшись вдоволь, Толмач заходил в заведение, с грохотом усаживался за столик, закуривал "Приму", поглядывал на посетителей.
Спустя минуты Володя хрипло и громко, как глухому, втолковывал официанту, что, мол, ему бы надо принести супчику, салатика, водочки граммов двести, мясца, картошечки жареной... Пива - два, обязательно! Нихт нэгро! Бланко, светлое, ты понял? Ферштейн? Официант выходил из ступора и через пять минут требуемое было на столе. Не думаю, что в берлинские забегаловки набирали обслугу исключительно со знанием русского языка. Как немцы понимали Толмачёва - загадка. Может, на каком-то уже генном уровне? Не исключено...
Надо сказать, видок у Володи в те годы был колоритный. Немцы при нём почему-то скисали, лишались обычного своего снисходительного высокомерия по отношению к нам, победителям. Что-то их пугало в Володином облике, смутно напоминало очень и очень неприятное. В общем, узнавалось что-то в обнажённых до локтей мощных ручищах, покрытых рыжей порослью. В стриженом загривке, никакому Мюллеру не снившемуся, в кулачищах с чайник, в кожаной куртке какой-то... не такой. Во взгляде простом, незатейливом.
А был он на самом деле добрейшим человеком. Если начинал что-то рассказывать, очередной случай из жизни, нас сгибало пополам не хуже тех кубинцев. Почти ежедневно он что-то записывал в своём дневнике, который вёл с незапамятных времён. Как-то показал мне свои каракули: куда полетели, на чём ехали, как разгружались, какая гостиница, что было в столовой, в магазинах, какие цены на рынке... Помню такую запись: "Вечером заходил Молчан. Три бут. портвейна по 0,75. Было клёво."
Очень любил петь. И пел здорово, очень чисто, но в неистребимой, допотопной одесско-утёсовской манере: дань времени и возрасту. Как-то Коротаев, поющий последнюю ансамблевую песню за кулисами (перед своим сольным выходом), хохмы ради сунул стоящему рядом Володе включённый микрофон под нос. Толмач, наизусть помнящий все тексты, с ходу заголосил вместе с ансамблем, да от души, от всего сердца! От этой неожиданной новой краски Игорь Антипов, сидящий в зале за пультом, чуть не сверзился под тот самый пульт. Да и у музыкантов животы потом болели от смеха. Жаль, это не передать словами, это надо было слышать...
Ему было далеко за пятьдесят, когда он надумал жениться, обзавёлся семьёй, родилась дочка, и Володя перебрался в Москву. Наверное, этот последний фактор и поубавил ему жизни. Здесь был его родной город. Здесь у него было множество друзей и просто знакомых, там - никого. Здесь он мог расчитывать на любую помощь, случись беда, болезнь, что угодно - нашлись бы те, кто может и хочет помочь. В Москве - кому он нужен? Кроме, конечно, семьи. Но, как говорится, не хлебом единым... Вот так и дожил свой век Владимир Александрович Толмачёв, человек, без которого наш коллектив был бы, наверное, немного другим. Светлая ему память.
Анатолий Савченко
17.05.2012